Мы рассмотрим эти памятники с точки зрения их информативности о сельском церковном строительстве и приходском устройстве на Северо-Западе Новгородской земли в период после Столбовского мира. Особенностью этих документов, как и многих других источников, происходящих из сельского пространства России XVI-XVIII вв., является то, что многие из них, будучи составлены на местах, вне приказных изб, написаны дьячками сельских церквей и скреплены руками сельских священников. Как известно, такая практика вплоть до конца XVIII в. была единственно возможным способом оформления земских документов; пожалуй, последней большой группой источников, где в массовом количестве отразились имена сельских причетников являются материалы Генерального межевания. Роль этой земской службы на исходе XVI - в начале XVII в. не стоит преумалять. Можно достаточно надежно говорить о том, что в некоторые дни сельским дьячкам приходилось писать по пять-десять документов, а сельским священникам несколько дней кряду выступать свидетелями при совершении земских актов. Именно с этой точки зрения мы и рассмотрим данный корпус документов.

Как мы уже отметили, большая часть документов "Посольского стола" была составлена на Северо-Западе Новгородской земли, причем значительная их часть - на территории Ладожского уезда. Нами рассмотрено около 100 документов из этого фонда, относящиеся к истории церковного строительства и приходского устройства на Северо-Западе. Большая часть документов относится к 1623 г., когда шведская сторона заявила большое число претензий по поводу перебежчиков. Вторая группа документов связана с обыском 1630 г., проведенным в северо-западных районах Новгородской земли в связи с вестями о моровом поветрии в Швеции и Ингерманландии. Все эти документы так или иначе содержат данные о земской службе священников и дьячков.

При этом сравнение этих документов с имеющимися в нашем распоряжении материалами писцовых и переписных книг 1620-х - 1640-х гг. позволяет в ряде случаев очень точно определить время запустения и возобновления тех или иных сельских храмов. Такова, к примеру история Пятницкой церкви в селе Кривино, центре Кривинской волости. Первоначальным приходским храмом волости (бывшей дворцовой, входившей в состав то Тигодского, то Гдитцкого погостов) был Пятницкий монастырь, возникший среди болот на водоразделе Луги, Волхова и Тосны. По сохранившемуся в составе дозорной книги Корельской половины Водской пятины 1612 г. тексте жалованной грамоты, он возник не позднее царствования Федора Ивановича. Еще в 1612 г. в нем жил строитель старец Антоний. Однако 8 марта 1623 г. поручную запись крестьян Кривинской волости "писал Водские пятины сын боярский [Мак]сим Степанов сын Кузминской для того, что попа и дьячка в тои волости нет" [Поручная запись 1623]. В начале 1620-х гг. священников не хватало, и часто документы писали и скрепляли другие грамотные люди - дворяне и дети боярские. Стоит обратить внимание на то, что дворяне и дети боярские в начале XVII в. составляли значительное число населения Северо-Запада Новгородской земли даже в абсолютном отношении, составляя подчас основную массу населения целых погостов [Дозорные книги 1615]. Но содержащиеся в тех же "Порубежных актах" документы говорят о том, что уже к 1636 г. в Кривинской волости (теперь не дворцовой, а еще при шведах розданной в поместья) уже были Пятницкой дьячок Митька Богданов и Пятницкой поп Андрей Титов [Обыскные речи 1636]. Таким образом, мы устанавливаем примерную дату возобновления приходского храма волости - между 1628 и 1636 гг. Интересно то, что эта церковь строится не на месте бывшего Пятницкого монастыря, а в нескольких верстах от него, в бывшем сельце Кривине - центре еще дворцовой волости.

Положение порубежного духовенства в первые годы после Столбовского мира было в значительной степени двойственным. Эти люди были сравнитеьно недавно разъединены со своими коллегами, а интенсивность, с какой шведская администрация после присоединения Ингерманландии стала использовать традиционные земские функции сельских священников обращает на себя внимание. Так, уже в марте 1620 года назначеннный для управления Ингерманландией фельдмаршал Карл Гюлленельм обратился ко "всем погоским попы и дьячком и погоскому старосте Фенку и всим крестьяном и бобылем" с требованием: "Как к вам ся на память придет, и вы б тотчас все были в Копорье зафтра поутру нарочно в суботу марта в 18 день и с челобитными со своими и с росходными погоскими и книгами и с росписми ис хлебными и з денежными, что у вас выдано в Копорью каких денег и хлеба, и что на ком пени взято" [Письмо К.Гюлленельма 1620]. Новая администрация очень круто стала наводить порядок. Такая, в общем-то вполне естественная, земская служба сельских священников новой шведской администрации достаточно резко, как нам представляется, воспринималась в Новгороде и в Москве. Шведы еще в 1618 г. заявили в Москве свои претензии по поводу дискриминации, как ими предполагалрсь, православных священников, оставшихся в Ингерманландии: "Также жалуетца некоторые попы, которые около Иван-города и Ямы и Копорьи живут: как они в Новгород приезжают к митрополиту благословлятца по их вере, чину и обычаю, и митрополит их проклинает, и называет отметники и говорит: толко деи они оттуда приехали на его царского величества сторону и землю, и на их бы де смотря и крестьяне перешли…" [Якубов 1897: 82] Однако порубежные акты дают конкретные примеры земской службы сельских священников Ингерманландии. Вернувшийся из-за рубежа в феврале 1620 г. новгородец Казаринко (к сожалению, документы не сохраняют его фамильного прозвища) обвинил дьячка ингерманландского Лопского погоста в том, что тот насильно старался привести к присяге шведскому королю его сына Ивана: "А вде Казаринко как узнал, что сына его Ивашка Лопской дьячок Ивашко Борисов хочет неволею привесть к крестному целованию на королево имя" [Показания 1620]. Через два года небольшой отряд новгородских казаков, шедший из Корелы и Орешка, был ограблен в Соломенском погосте (в Корельском уезде, т.е. на шведской территории) старостой погоста Самулкой Павловым сыном Паккуевым и церковным дьячком Бориском Кузминым сыном Кривым [Челобитная 1622].

Интересен вопрос о перебежчиках на шведскую сторону с русской стороны. Среди них неожиданно много церковных причетников. При розыске о шведских перебежчиках, которых в 1620-х годах московское правительство отлавливало на русской территории на удивление старательно, было обнаружено бегство за шведский рубеж дьячка Селецкого погоста (один из Лопских). Он бежал в Иломанский погост (правда, не в сам погост, а в его выставку, Сылощицы). Волостные люди Лопских погостов были этим чрезвычайно недовольны: "Из нашего Селецкого погоста перебежчики есть в Корельском уезде есть в Ыломанской погост. В прошлом 128 году за недел до Троицы на день 7 збежал Иванко Гаврилов дьячок и стал тот дьячок Сылощиском погосте в попы, а живота у него лошадь да платья ены его однерядка да сумка да иконка да шинник двойны и кресты, а пошел с нашего Селецкого погоста тот дьячок Ивашко Гаврилов убегом, мы в волости про ту его ходу не знали" [Спросные речи 1623]. Так священник Иломанского погоста буквально за два года до описываемых событий затеял целое дело о возобновлении церкви, в решение которого вмешалось даже московское правительство. Речь шла о возобновлении сгоревшей Ильинской церкви на Иломанском погосте, по поводу чего священник Иломанского погоста обратился к новгородскому митрополиту Макарию с просьбой об антиминсе [Царская грамота 1619; Царская грамота 1622], что создало прецедент, по которому царь повелел новгородскому митрополиту ведать зарубежными православными священниками (рукополагать, выдавать антиминсы и пр.).

Ситуация довольно сильно переменилась в середине XVII в., когда, с одной стороны, наблюдается новый приток православного населения в Московское государство, и в то же время проводятся реформы, связываемые с именем патриарха Никона. Это отчасти формирует отношение к переселенцам, традиционно воспринимавшихся как раскольники (то, как нам представляется было связано отчасти и с языковым барьером между переселенцами-карелами коренным русским населением). С другой стороны, именно Швеция - страна с православными приходами - является зоной, не контролируемой московскими реформаторами, где противники реформ легко могли найти прибежище. В 1927 г. А.И.Андреев опубликовал выдержки из документа - отчета православного священника, посланного в конце XVII в. в Ингерманландию с тайной целью проверить благочиние тамошних приходов [Андреев 1926: 355-360]. Сохранился и документ - царская грамота новгородскому митрополиту, в которой содержалось повеление о такой миссии [Патриаршая грамота 1689].

Все эти обстоятельства приводят к следующим мыслям. Переход нескольких уездов Новгородской земли под юрисдикцию лютеранского государства создал принципиально новый прецедент. В сознании людей XVI-XVII вв. как известно понятия подданства и конфессии практически совпадали. Православие автоматически обозначало для них московское подданство. Переход нескольких православных приходов под иностранное подданство серьезно затруднил как московское правительство, так и самих священников, создал атмосферу неуверенности в том, кто действительно вправе рукополагать священников, выдавать за рубеж антиминсы и пр. Возможным выходом было бы назначение в Ингерманландию особого архиерея, но на это, понятно, не могло согласиться московское правительство. В результате и создалась парадоксальная ситуация, в которой церковное руководство православными священниками попало в руки назначаемых лютеранским шведским правительством пробстов.